КООРДИНАЦИЯ СЛОВА

О механизмах писательской популярности

Сегодня уже трудно не заметить: все изменения, происходящие в так называемом литпроцессе, это передвижения в структуре и взаимоотношениях групп, либо теряющих позиции власти на определенных отрезках литературы, либо наоборот — старающихся их занять. И это меняет систему символов, горизонтов и литературных коммуникаций. Впрочем, не аупом единым живет потребитель. В действительности же кризис современной литературы вызван тем, что она осталась без читателя, перенасытившегося в свое время «роксоланами» с «хрониками» и сейчас выяснившего, что жить ему интереснее, нежели читать. Искусство постмодерна как раз и обозначено тем, что эстетическая составная ежедневного визуала надежно передвигается в сферу «живой» жизни. Однако может ли быть иначе в реальном литпроцессе, если все чаще применяются откровенные PR-технологии?

Понятно, что сегодняшняя литература уже не делится на союзовскую, ауповскую и диаспорную. В социальном плане она состоит из истеблишмента (типа Яворивского и Драча), актуальной литературы (наподобие Куркова и Кононовича) и маргинальной словесности (Прохасько или Издрик). В эстетическом поле присутствует разнообразие, но дирижировать им сложно, особенно в постсоюзной пустоте: нужны журналы, каналы и прочие инструменты поддержки и функционирования новой литературы. Взамен в НСПУ имеем только реанимацию «инвалидов творчества», на которую работает его административный аппарат. В АУП — сплошную пролонгацию функционерства, при этом безразлично кого: главное для лидера ассоциации не оставить после себя ненапечатанных членов своей компании. Между тем общество все активнее старается своими силами определить границу между литературой для заработка и литературой ради творчества. Иногда для этого устраиваются конкурсы и присуждаются премии.

В идеале — каждая премия призвана определить дорогу будущего развития литературы. Вообще, идеальная премия — это камертон, настроенный на преодоление вышеупомянутой границы: границы раздвигаются, сумерки рассеиваются, в литературе появляется перспектива. Вместо этого скандальные отказы от премий или традиционные обвинения жюри в консерватизме свидетельствуют о том, что между обществом, реальным литературным процессом и механизмом функционирования этих премий существуют существенные расхождения. Одиозность акции «Книга года», проводимой двухнедельником «Книжник-ревю» во главе с Костем Родиком, с самого начала вызывала крик зависти двоюродного люда. Дескать, все это откровенный пиар, отмывание денег и симуляция литпроцесса.

Впрочем, едва ли стоит при этом забывать, что в ситуации постмодерна «литературное дело» как раз и сводится к моменту автопрезентации, и один и тот же промоутер нынешнего книжного драйва К.Родик, хотя бы что-то, но делает с «телом текста» — в отличие от национальных адептов траурной мелодики в книгоиздании. В таких условиях игра авторскими имиджами (Цибулько, Ульяненко или Куркова) становится ключевым приемом, воспринимаясь в качестве обязательного условия профессионального бытия литератора.

Поэтому согласимся, любая премия — далеко не панацея для «живой» жизни. Например, малопривлекательные названия конкурсов «Золотой Бабай» или «Коронация слова». Современная литература прежде всего реальна. Современная литература также интеллектуальна и иронична. У нее особенная интонация, предостерегающая от душевного тона высказывания. Кто сказал что-то хорошее о конкурсе «Коронация слова»? Кто нашел в себе силы высказаться о подобной практике современного плужанства? Сейчас и «коронация», и тавтологическое здесь «слово» оказываются элементами синтагматически нефункциональными. Все это действует на пользу самой лишь деконструкции настоящего состояния вещей или на руку скандальной критике.

Иногда упомянутая критика имеет откровенный PR-характер. Ведь все ужасное потому и страшно, что не структурировано. Попадая в литературный ряд, явление (кризис, упадок, импотенция) упрощается. То же самое — хит-парады по продаже книжек в «Книжник-ревю»: правдоподобие не обязательно, а правды больше. В общем же, новая культурная форма PR-критики, которая изначально появилась на «Art line», «Літературі плюс», вскоре, прижившись на страницах «Книжника-Review», предусматривает снижение предмета разговора благодаря сведению его к другим контекстам. В ней микшируется потеря критериев, вызывающая полистилистичность и тотальный нигилизм. Дескать, моральная обязанность современного зоила — быть не творцом, а разрушителем давно отживших ценностей, дилетантских подделок и пустых фраз. Он относится к породе разрушителей, которые приумножают литприобретения путем подрыва.

Чем объяснить немалый успех подобной бузинятины, иногда приобретающей крайне агрессивные формы? Возможно, дело во внутреннем взрыве самоопределения: раньше те, кто сейчас редактирует газеты, развивали свои концепции в университетских курилках, исподтишка посмеиваясь над Драчом. Сейчас они сами оказались у руля, но память о собственных кобейнических граффити на стенах родного подъезда не позволяет им быть поводырями и учителями, и этот внутренний ролевой конфликт приводит к словесной агрессии против самого же себя. Дескать, я, конечно, говорю о союзе, Андруховиче и независимости, но вместе с тем и не говорю, отрицая это собственным фиглярством. Таким образом, с помощью «стёба» происходит дистанциирование «книжных» моделей от коммуникативной сферы массовых «ревю».

И подобное «дистанциирование» на грани фола, в частности в «Книжник-ревю», содействует появлению так называемой креативной критики, способной создавать литературу. Причем речь идет не о стилистическом сближении критики с художественным рассказом и не о беллетризированных «хрониках» с «дезориентациями». За этим тезисом стоит признание права критики непосредственно руководить литературной реальностью — хотя бы через коммерческий проект К.Родика «Книга года». Имена писателей, выстроенных уважаемым жюри этой импрезы, складываются в контур волны актуальной литературы. И такой «гамбургский счет» — не что иное, как иерархически созданная пирамида репутаций.

Ведь без критической рефлексии, которая тем или иным способом выстраивает совокупность большого количества текстов в коммерчески организованную систему, «литература» остается просто синонимом библиографического перечня, и не более. А значит, образ виртуальной системы обязательно будет иметь отражение личности — манипулятора, ее создавшего, — и как часто такой образ бывает интереснее материала, из которого состоит сегодняшний литпроцесс.

Ведь обретение сегодня собственного голоса — это событие, равнозначное освобождению от социумного бюджета славы. И сладкая опасность перехода к категории free lance. Такой культуролог может уходить и непосредственно «в себя», и в прикладные относительно собственных вкусов жанры. И уже не заказанная тема будет делать произведение выдающимся, а само лишь присутствие автора. Поэтому с определенного момента неуловимой для официоза химерой становятся именно они — те представители до недавнего времени гонимой индивидуалистической культуры, которые из кухонного подполья и оппозиционных окопов наконец переходят на глянцевые страницы сегодняшнего дня.

Впрочем, в отличие от Запада, давно уже разделившего понятия «книга» и «литература», Украина с ее обараненными зоилами все еще мучается подобными проклятыми вопросами. Совершили ли преступление против культуры Кожелянко, Курков и Кононович (а также Сивицкий, Мухарский и Шкляр), играя на преимущественно чужом для них поле украинской литературы без знания законов словесных игр оной? Наверное, никакого состава преступления в вышеупомянутой «альтернативной» инвазии нет. Жизнь в Украине по сей день стилистически не оформлена, а традиционно-этнографическая загребелиада уже мало кого гребет. Беда всех наших писателей — малая энергетичность текста, повторение банальных истин, нечистота жанра. Нового текста от Андруховича можно ждать годами, в то время как в России даже культовый Сорокин не может себе позволить читательского забвения и вынужден постоянно напоминать о себе новыми опусами, внедрив едва ли не конвейерное производство.

Следовательно, в сучукрлите прогресса нет, но, безусловно, случается энтропия. Удивляют те, кто еще верит в национальную исключительность, проповедуя изоляционизм. Например, Забужко уже не проповедует, а Курков никогда и не думал об этом. Что же тогда говорить о романе Мухарского «Попса для еліти»? Конечно, подобные писания, как правило, — случайное сочетание случайных слов, отчаянно старающихся дружить с нормативным синтаксисом. Этот «текст» изначально антагонистичен понятию «проза», хотя все составляющие последней в романе якобы присутствуют. Скажем, трехгрошовая фабула поцмодерна, как у того же Мухарского. То есть история поединка какого-нибудь Бессмертного Горца (актера-ремесленника Каштанского) с самим сатаной (продюсером МахЛохом). Результат соревнования, судя по сегодняшнему граффити типа «Все — ЛОХИ», оказывается не в пользу Украины, и экспансия Мирового Зла перебрасывается в соловьиную отчизну...

Почему, спросим, подобные «бесовские» настроения с недавних пор поселились в сучукрлите? Неужели только лишь теологическая убогость здешнего православия, которая не смогла преодолеть ни поганства, ни государственную власть, породила желание говорить об «этом» в литературе? Если действительно так, то Алистером Кроули при этом быть не обязательно. Ведь тогда, значит, МакЛох из-под пера Мухарского — это не просто жупел или кошмар союзовских либералов, но и реализация основного загорнокоммунного мифа о незавершенности мистического строительства жизни.

Например, с сомнительными «дефилядами» в альтернативную историю якобы все понятно: постмодернизм, как когда-то заметил литукраинный плужанин А.Яровый, здесь не пройдет, поскольку еще многовато у нас «крови», «почвы» и другой азиатчины. И, как мы все помним из Дериды, борьба с метафизикой в истории освободительных соревнований и является формой ее наивного утверждения. Хотя бы и в литературе фэнтези. Так, мутируя, выглядит наша литературная традиция. Со всеми ее громоздкими тестикулами типа «диалектики духа» или «лирического героя».

И если искать сегодня в Украине постмодернизм, то лучшего его воплощения, чем манипуляции шоуменов от литературы типа Мухарского, не найти. Именно их действия в телеэфире, не говоря уже о спорадических попытках прыгнуть в литературную гречку, — наипостмодернистские прожекты последнего времени. Ведь в них принципиально нет никаких эйдосов и привязок к реальности. В частности, в романе это сюжетные блестки (казацкий гопак на улицах Нюрнберга), целлофановые шествия (вакханалия и содомские акты нечистой силы), центонные пассажи (бал у сатаны), экзотические обстоятельства (заграничные пабы, публичные дома и т.п.). Одним словом, коллективное подсознательное коллективного тела. Комиксовая стилистика как о Бетмене, Горце и Терминаторе, воспитывающая стихийных постмодернисток из числа юных пэтэушниц, стоящих в очереди за автографом к импозантному автору. Даже завидно становится — как стоят.

Но на самом деле все не совсем так, как того хотелось бы. Так как подобного же до недавнего времени ждали от более национальноцентристских авторов «альтернативного» сорта типа Кожелянко или Кононовича. Что-то же не сработало? А вот что. Дело в том, что виртуальная агрессия постмодернизма в литературосоориетированном обществе, воспитанном в большинстве своем на бумажных тенях прошлого, состояться просто не может. Хотя бы из-за собственной стереоскопичности и избыточности. Одно дело — газетная полоса или книжная страница, где можно моментально вычислить, какой это Стивен Кинг ночевал в прозе Брыныха. И совершенно иное — апология виртуала, начиная с гламуристого портрета А.Мухарского на обложке его романа и заканчивая деятельностью того же Мухарского в качестве шоумена. Сила, брат, — в притворной идентичности. От черно-белой бинарности книжного мира — к тринарной объемности мультимедийных масс-медиа. Плюс симулякризация всей страны в конце.

Итак, для описания современного литпроцесса сейчас нужны не глубокомысленные, засахаренные, как мотня ветерана, тезисы про «сторозтерзану духовність», не темный постструктуралистический дискурс «смолоскиповских» культуртрегеров, умело ботавших по дерриди, а полусветская функциональная журналистика. И наиболее чистой формой подобного искусства является такая, которая исследует социальные контексты и раскручивает механизмы писательской популярности. Собственно, для критики настоящее время — это потребность ежедневного труда: не высокие соображения возле обычно «круглых столов», а констатация заинтересованного наблюдателя, социолога и этнографа. В сфере «живой» литкритики сегодня происходят определенные сдвиги. Объяснение этому абсолютно простое. Во-первых, современный рынок, формируя читательский спрос, начинает выдвигать собственные критерии интеллектуальной работы, и позиция структурного ликбеза теряет свою социальную обеспеченность и культурное постоянство. Во-вторых, значение традиционной литкритики уменьшилось внутри самой литературы. Сегодняшний критик выступает уже не профессиональным читателем, а настоящим писателем и творцом идей. Так уже выходит, что он претендует на стилистическую продвинутость и роль учителя, будто он Солженицын или Бердник.

Это отнюдь не цинизм, а направленный в завтра дискурс индивидуализма, когда подчинение своим интересам переходит в философское уничтожение традиционных доктрин или перемешивание их с дерьмом. Иногда, бывает, это успешно продается! Если грамотно перемешать и назвать все это PR-технологией.